Самые БЕДНЫЕ или самые БОГАТЫЕ?

Никогда не забуду Пасху 1964 года. Мне тогда было 14 лет, младшей сестре Оси — 12, а старшей, Дарлин — 16. Мы жили с мамой, и все четверо неплохо научились довольствоваться малым. Отец умер пять лет назад, оставив мать с семью детьми и совершенно без средств к существованию. К 1964 году старшие сестры вышли замуж, а братья уехали из дома.

За месяц до Пасхи наш пастор объявил, что церковь собирает особое пасхальное пожертвование для одной бедной семьи. Он попросил всех откладывать деньги на пожертвование и проявить щедрость.

Дома мы обсудили, что такого можем сделать, чтобы помочь этой семье. Решили, что этот месяц проживем на одной картошке, — сэкономим двадцать долларов на питании — и пожертвуем. Можно еще сэкономить на электроэнергии, если как можно меньше зажигать свет и не слушать радио.

Старшая сестра набрала работы по уборке домов и дворов, а мы, младшие, нянчились с соседскими детьми — тоже подрабатывали. На пятнадцать центов можно было купить веревку, сплести из нее три прихватки и продать по доллару за штуку. На таких прихватках мы заработали двадцать долларов.

Это был самый замечательный месяц в нашей жизни. Каждый день мы пересчитывали, сколько скопили. Вечерами сидели в потемках и дружно представляли, как обрадуется эта бедная семья деньгам, собранным церковью. У нас в церкви было человек 80, и мы решили, что, сколько бы мы ни собрали, общая сумма точно будет раз в двадцать больше. Тем более, каждое воскресенье пастор напоминал всем о пасхальном пожертвовании.

За день до Пасхи мы с Оси пошли в магазин и обменяли всю нашу мелочь на три новенькие двадцатидолларовые купюры и одну десятидолларовую. Мы неслись домой во весь дух, чтобы скорее показать их маме и Дарлин. У нас никогда раньше не было столько денег. От возбуждения мы едва уснули. Что с того, что на Пасху у нас не будет новой одежды? Зато у нас есть целых семьдесят долларов на пожертвование! Мы не могли дождаться, когда пойдем в церковь.

Воскресным утром дождь лил как из ведра. Зонтика у нас не было, а до церкви надо было идти пару километров, ну и что с того, что мы промокнем до нитки? У Дарлин в туфлях дырки были закрыты картонными стельками. Картон весь размок, и она промочила ноги. Но мы сидели в церкви очень довольные.

Я услышала, как подростки перешептываются про нас, что, мол, девчонки Смитов опять в своих старых платьях. Я посмотрела на них, одетых с иголочки, и ощутила себя такой богатой! Когда собирали пожертвование, мы сидели на втором ряду. Мама положила десятидолларовую купюру, а каждая из нас, девочек, по двадцать долларов. Всю дорогу домой из церкви мы пели.

За обедом мама преподнесла нам сюрприз. Оказывается, она заранее купила дюжину яиц, и мы сварили пасхальные яйца к жареной картошке! А потом к нашему дому подъехал пастор. Мама открыла дверь, минутку поговорила с ним и вернулась с конвертом в руке. Мы спросили, что там, но мама не сказала ни слова. Она открыла конверт — и из него высыпалась куча денег. Три новенькие двадцатидолларовые купюры, одна десятидолларовая и семнадцать — по доллару. Мама спрятала деньги обратно в конверт.

Мы сидели молча, уставившись в пол.

Еще минуту назад мы чувствовали себя миллионерами, а теперь — нищим белым отребьем. Мы, дети, жили так счастливо, что нам было жалко всех, у кого не было таких, как у нас, мамы с папой, и дома, полного братьев, сестер и других детей, которые постоянно толклись у нас в гостях. А как весело было делить между собой столовые приборы, которых на всех не хватало, и каждый вечер загадывать, что тебе попадется сегодня: ложка или вилка! Ножей было всего два, и мы передавали их друг другу по мере необходимости. Я знала, что у других есть много всего такого, чего у нас нет, но мне и в голову не приходило, что мы бедные.

В тот пасхальный день я узнала, кто мы такие. Пастор принес нам деньги для бедной семьи, значит мы, должно быть, бедные. Быть бедной мне не нравилось. Я посмотрела на своё платье и поношенные туфли, и мне стало так стыдно, что сразу расхотелось ходить в церковь. Там же, наверное, все уже в курсе, что мы бедные!

Я училась в девятом классе и была лучшей из ста учеников. Я подумала: интересно, а ребята в школе знают, что мы бедные? Пожалуй, можно бросить школу: восемь обязательных классов у меня уже есть… Мы долго сидели в тишине.

Всю следующую неделю мы, девочки, ходили в школу, возвращались домой и друг с другом особенно не разговаривали. Наконец, в субботу мама спросила, что бы мы хотели сделать с деньгами. А что делают с деньгами бедняки? Откуда мы знаем. Мы же раньше не подозревали о своей бедности.

Идти в церковь в воскресенье совсем не хотелось, но мама сказала, что надо. Хотя день был солнечный, по дороге мы молчали. Мама начала было петь, но песню никто не подхватил, и она остановилась после первого куплета.

В церкви проповедовал миссионер. Он рассказывал, как в Африке верующие сами лепят кирпичи, обжигают на солнце и строят из них здание для своей церкви. Но на крышу нужны деньги. Сто долларов достаточно, чтобы покрыть крышей одну церковь. Пастор спросил: «Не могли бы мы все пожертвовать, чтобы помочь этим бедным людям?»

Мы переглянулись и улыбнулись — первый раз за эту неделю. Мама открыла сумочку и достала конверт. Она передала его Дарлин, Дарлин — мне, а я — Оси, и та положила его в пожертвования.

Когда деньги подсчитали, пастор объявил, что собрали немного больше ста долларов. Миссионер очень обрадовался. Он даже не ожидал такого пожертвования от нашей маленькой церкви. Он сказал: «Наверное, среди вас есть богатые люди!»

И вдруг нас осенило! Из этих «чуть больше ста» 87 долларов положили мы. Так мы и есть та самая богатая семья из нашей церкви! Так ведь сказал миссионер?

С этого дня мы никогда больше не были бедными!