«Церковь, совокупность всех людей, которые так знают Бога, для которых Бог стал свой, родной, отец, а Христос – брат для нас, Церковь, которая является совокупностью всех этих людей, – должна была бы быть полна такого света, такого трепета. И не только, чтобы это видел Бог, но и всякий человек. Ведь Господь Бог наш Иисус Христос стал человеком с тем, чтобы войти в область смерти, в которой мы живем. Он прожил нашей жизнью и умер страшной смертью по любви к каждому из нас. Не только нас, собравшихся здесь, а нас – всех людей. Он пришел не праведников спасать: Он пришел «взыскать и спасти погибшего».
А взыскать – это не значит ожидать, чтобы погибший сам нашел дорогу к Нему: взыскать это значит оставить собственное место покоя, это значит пуститься в далекий, иногда опасный путь для того, чтобы найти потерянного. Вспомните притчу о пастухе, который оставляет девяносто девять овец, которые в сохранности, потому что одна овца потерялась в пригорках. Девяносто девять овец он не забывает, но он знает, что они уже в верном месте, а вот та овца, которая отбилась, – ту надо найти; надо найти поспешно; надо и утешить о том, что она потерялась; надо согреть ее, потому что мир вокруг нее был холоден и жесток; надо привести в то место, где и она найдет радость, любовь, ласку.
Нам кажется часто, что Церковь – это мы, (верующие) люди, уверовавшие во Христа, собирающиеся в Его имя, в Его храмах. Да, это правда. Но кто-то из западных духовных писателей говорит, что христианин – это человек, кому Бог поручил заботу о всех людях, о тех погибших овцах, о тех потерянных, растерянных, которых здесь нет, и к ним должна простираться наша любовь и наша забота. О них нам надо прежде всего молиться.
Но не так молиться, как молился фарисей, стоя в храме, зная, что он “по праву” стоит в этом храме, благодаря Бога о том, что он такой праведный, что Бога знает, что соблюдает посты, что знает все правила молитвы, что чист… Молиться надо о потерянных и пропавших, как молится человек, когда собственный сын или дочь пропали без вести, или когда отец или мать пропали без вести. Молиться так, что сердце не находит себе покоя. Болит, болит душа: не может утешиться человек о том, что самый дорогой – жених, невеста – исчезли, и никто не знает, куда унесла их горькая судьба. Так надо думать о тех, которых нет среди нас: с такой любовью, такой жалостью, таким состраданием, такой молитвой.
И вот бывает — и это бывает так страшно видеть, и еще страшнее, когда вдруг обнаружишь, что сам ты в этом виноват: вошел в храм человек, и вдруг все вокруг него дают ему почувствовать, что он лишний и чужой, здесь нет ему места. Потому что он не неправильно одет, не так держится, не знает, как креститься, не пришел так, как надо было прийти. Он пришел, может быть, первый раз в жизни, пришел в поисках Бога, – а вместо Бога находит фарисейское общество людей, которые знают всё обо всем. Одного только они не знают: любви; одно только забыли – сострадание; одного только не помнят – что Христос пришел в мир спасти грешных, а не праведных. Его и при жизни на земле упрекали в том, что Он ест с мытарями, общается с людьми, от которых делается стыдно приличным людям. И все мы, христиане – увы! – чувствуем себя рядом с подобными “приличными” людьми.
Мне вспоминается, как раз я вошел в храм и увидел надпись: “Вход запрещен нищим”. Это был храм, где собирались люди, для которых нищие были лишними, лишними были немытые, лишними бедные. Лишними во всех отношениях, – не было им там места.
Я помню нищего старика, который подошел к священнику и сказал: «Скажите, а где Хозяин?» Вы меня сюда не пускаете, а ваш-то Хозяин с нами ел и пил, и пришел нас спасать — не вас, отмытых. И мы все “вымытые”, мы все праведные, чистые, все знаем о том, как в Церкви поступать, – а вот приди чужой человек: разве мы сразу же внимательно вглядываемся в его душу? Разве первое наше движение – это: ты нам брат, ты нам сестра, иди, иди сюда! Тебе, может быть, некуда уйти, у тебя, может быть, нет друзей, тебя, может быть, никто не любит, ты может быть, потерял уважение к себе, ты, может быть, заслужил презрение от всех. Иди к нам, здесь никого не презирают, потому что мы все грешники перед Богом, а Бог наш — О ЧУДО!!! — Бог наш такой, что Он открывает Свои объятия грешнику, зовет грешника, никого не отталкивает, моет ноги Своим ученикам… Подумайте об этом.
Есть место в Евангелии от Иоанна, в девятой главе, где рассказывается о том, как Христос исцелил слепорожденного. В конце рассказа Христос находит этого человека в храме и спрашивает: Веришь ли ты в Сына Божия? Прозревший слепой отвечает Ему: а кто же Он, чтобы я веровал в Него? Христос говорит ему: Ты Его видишь, Он говорит с тобой. Слова обычные для нас: мы все зрячие, мы все всё время что-то видим – друг друга видим, здания видим, небо видим, все видим, за исключением, часто, человеческого горя, на которое мы закрываем глаза. Но для того человека эти слова должны были быть потрясающими: он ведь никогда, никогда за всю свою жизнь не видел никого и ничего. Когда же Христос чудом открыл его глаза, то первое, что он увидел, на чем остановился его взор – на лице Христа. Первое, что он увидел, – это Бога своего, ставшего человеком с тем, чтобы его спасти. Первое, что он увидел, – это глубоко глядящие ему в душу глаза Божественной любви. Это первое, что ему открылось.
И вот, приходят люди – к нам в храмы. У них начинают открываться глаза на что-то. Они были сначала ослеплены, ослеплены видимым миром, всем тем, что бросается в глаза, что требует нашего внимания. Но в какой-то момент вдруг почему-то человек почувствовал, что этого мало, что есть в жизни, в мире, невидимая глубина, и он стал ее искать, и он вошел в храм.
И вот поставьте себе вопрос: когда он прошел через двери храма и ВЫ на него посмотрели – что он увидел? Увидел ли он образ Христов, глаза сострадательной любви, остановившийся на нем взор такой зрячей любви, которая может перевернуть жизнь надеждой и уверенностью, что есть любовь, что есть Царство Божие? – Увы, едва ли… Встретит он, вероятно, любопытный, холодный взгляд, который его измерит, оценит, взвесит: свой аль не свой, или еще какой. Какой это ужас, какой это ужас!
Те из нас, которые пришли к вере от неверия, безбожия, – неужели не могут вспомнить о том, как они первый раз пришли в храм, не зная, что они там встретят? Они не были уверены, что Бога встретят в храме: только чуяла душа, что, может быть, там что-то есть… Они могли бы — мы могли бы — обжечься о холодный, жгучий человеческий взгляд, который посмотрит и скажет: нет тебе тут места, ты даже не знаешь, как креститься, ты не так одет, ты смотришь вокруг себя вместо того, чтобы вперить свой взор в направлении иконостаса и так далее, – стану ли описывать то, что происходит постоянно, и от чего люди уходят искать «что-то» в другое место, то, что они должны были найти в нашей среде.
Было время, когда люди говорили: что это за общество христианское, какая у них любовь! Может ли кто-нибудь в настоящее время посмотреть на наше христианское общество и сказать: в них живет такая любовь, которой нет ни в каком другом месте на земле; мне надо к ним идти, потому что только там можно найти любовь, жизнь, радость; там каждый человек верит в каждого человека, верит в добро, верит в любовь, верит в невозможное, в то чудо, которое делает грешника святым. Это – единственное место…
Неужели мы это место должны закрыть другим? Ах, каким удивительным и замечательным местом могла бы быть Церковь, если она строилась бы нами, как тело любви, где каждый человек, кто придет, мог бы встретить взгляд Самого Христа, сияющий из глаз каждого христианина…»